Роман сенчин - абсолютное соло. Соло моно: интеллектуальные провокации александра потёмкина Skype: бесплатные звонки через Интернет

Движение нашей цивилизации к своему будущему становится темой повествования и авторского размышления в очередном романе Александра Потемкина «Соло Моно». Такая научно-философская фантастика современного формата. Молодые поймут ее лучше, чем воспитанные классической литературой читатели. Но и те и другие окунутся в крайне интересные, пронизанные новизной, хотя и крайне радикальные воззрения полубезумного героя-отшельника Федора Махоркина. Соло моно - так Махоркин решил назвать свое детище, человека сверхразума, очищенного от пороков бездуховности, - противопоставлен тому Терминатору, который насаждается нам сегодня в качестве супергероя.Роман многослоен, в нем много пластов восприятия: от любования первозданной природой тайги до коварства детективных поворотов сюжета, от рассуждений о неизбежной гибели Евросоюза до проникновения в тайны творчества Сальвадора Дали. Любитель умной литературы, несомненно, будет рад этой книге.

Мудрость Соломона или «вещь в себе»
(о романе Александра Потёмкина «Соло Моно»)

Интригующе музыкально и загадочно звучит название нового романа Александра Потёмкина, поневоле озадачивая читателя, словно нуждаясь в дешифровке. «Соло Моно» - что означает сие? Что возвещает нам писатель, ставя рядом два древних иноязычных синонима - соло (от лат. solus - один) и моно (от греч. monos - один)?

В музыкальном словаре под «соло» подразумевается самостоятельная партия, исполняемая одним певцом, с сопровождением или без него. Слово «моно» обозначает не только «один», «одиночный», но и «единый»; оно входит в состав нескольких сложных слов с греческими корнями. Из них наиболее созвучны предлежащему роману монолог (речь одного лица) и монография (капитальный труд, посвященный одной проблеме).

Но что такое соло моно ?

Русским эквивалентом этого странного, но очень ёмкого словосочетания будет, на наш взгляд, один-одинёшенек (совершенно один, совсем один). Мысль эта поражает своей простотой. Или так кажется на первый взгляд, неискушенный и поверхностный? Не вернее ли передать смысл этого наименования иначе: сам по себе ?

Соло Моно - Соломоново - так воспринимается на слух (чисто фонетически) благозвучное наименование романа. И мгновенно возникает ассоциативная связь с именем библейского царя Соломона , известного своей справедливостью. Царь Соломон обладал несравненным здравомыслием и обширной памятью, вобравшей в себя огромный житейский опыт, то есть, именно теми началами, из которых слагается истинная мудрость. И даже во сне (что по достоинству вменяется ему в особую заслугу) он просил у Бога лишь о ниспослании ему мудрости.

Увы, главный герой романа «Соло Моно», одинокий мыслитель, грезящий наяву и впадающий в отрешенность, несмотря на свою гениальность (или именно по этой причине?) не нуждается в идее Бога. И об этом он прямо заявляет в своём самоуверенном метафизическом бунте, цитируя Жана-Поля Сартра:

« Ты видишь эту пустоту над нашими головами? Видишь этот пролом в дверях? Это Бог. Видишь эту яму в земле? Это Бог. Молчание - это Бог. Отсутствие - это Бог. Бог - это одиночество людей». «Бог умер!» - еще раньше и громче возвестил миру Фридрих Ницше. И он тоже не прав! Его нет, и не было, его не будет!».

Сказано сильно, с подлинным трагизмом и неизбывной горечью…

Зачин «Соло Моно» экстравагантен и оригинален. Автор сразу же берёт «с места в карьер» и ограждает себя от возможных нападок со стороны непонятливых читателей, чей уровень интеллекта или т.н. HIC («эйч ай си», высшее выражение сознания, higher intelligence consciousness) меньше ста единиц. Предупреждая, что в книге нет любовных и детективных историй, он как бы небрежно, но на самом деле очень предусмотрительно призывает не выбрасывать книгу в мусорное ведро (не сдавать ее в макулатуру, не сбрасывать, как балласт).

Преамбула романа содержит анкетные данные главного героя: Федор Михайлович Махоркин, 17.04.1985 года рождения. Над своей «значащей» фамилией герой добродушно подтрунивает по ходу повествования: «Наверняка она ведёт к предку, который выращивал дешевый табачок или жадно его покуривал». Из Сивой Маски (городка в республике Коми) Махоркин отправляется пешком в Астрахань, к бизнесмену Пенталкину, надеясь, что тот сможет спонсировать его грандиозный биоинженерный проект.

Оставляя в стороне перипетии этого путешествия, обратимся к чрезвычайно важной идейной проблематике романа и его настойчивой дискуссионности.

«Соло Моно» преемственно связан с более ранним произведением Александра Потёмкина - романом «Человек отменяется» (2007 г.), о котором я уже писал . Оба романа представляют собой практически неисчерпаемые кладези информации, энциклопедический свод поразительных проектов, захватывающих воображение. В них отражены глобальные проблемы, волнующие читателей - от сотворения мира и его биологической эволюции до его грядущего социально-инженерного переустройства.

Отличие состоит в том, что в романе «Человек отменяется» писатель предлагал нам стимулировать появление сверхчеловека (не называя его «Соло Моно») методами генетической коррекции и селекции. В новом романе он развивает еще более захватывающие, даже обескураживающие, но, безусловно, перспективные идеи молекулярно-атомной сборки, конструирования сверхчеловека на основе нанотехнологий.

Согласно выведенной героем «математической формуле родственности», примерно через 30 поколений в человеческом роде все земляне станут генетически неполноценными «кровниками». Чтобы этого избежать, настала пора взять эволюцию под сознательный контроль генной инженерии и создать сверхчеловека - Соло Моно, «рукотворное, интеллектуальное детище».

Идея эволюционного возрастания (от простого к сложному и от разумного к сверхразумному) вспыхивает в сознании главного героя романа Федора Михайловича Махоркина как озарение. Она порождает неуёмное стремление стать биоинженером нового поколения, овладеть техникой и искусством молекулярно-атомного моделирования и сборки, создать сверхмощный интеллект - супер-Махоркина или Соло Моно .

Бог создал человека по своему божественному образу и подобию. Писатель, уподобляясь Демиургу, побуждает своего героя создать сверхчеловека - Соло Моно - по-своему собственному, человеческому образу и подобию, как своего «приемного сына».

«Соло Моно будет рождаться в колбе, без половых животных движений» - убеждён Махоркин. И нам тоже ясно, что именно в этом направлении будет двигаться научная мысль, отталкиваясь от средневековых представлений о Гомункулусе. Приходится это признать, как нечто неизбежное.

Если Бог создал праотца Адама по Своему образу и подобию, как венец природы, то почему человека так просто лишить жизни? - «ножичком в сердце, кирпичиком по темечку, шилом в печень, каплей цианида на язычок» - вопрошает с убийственной откровенностью главный герой романа Федор Михайлович Махоркин. И это отнюдь не риторический вопрос. И отнюдь не случайно этот персонаж «унаследовал» имя и отчество Ф.М. Достоевского, который был гениальным вопрошателем своей эпохи. И в новом своем романе Потёмкин старается следовать в магистральном русле своего великого предшественника.

Будучи идейным рупором Потёмкина, гласом вопиющего в пустыне, Махоркин утверждает далее, что движущей силой эволюции является не её целеполагающая устремленность к точке Омега (как считал Тейяр де Шарден, апологет единства науки и религии), а всего лишь слепые мутации. «В основе всего сила стихии, случайность, стечение природных обстоятельств, закрепленных в каждом виде на некий обозримый срок» - такова одна из концептуальных идей в потоке его напряженного сознания.

«Поток сознания» - излюбленный Александром Потёмкиным литературный приём, восходящий к Марселю Прусту, Джеймсу Джойсу и Василию Розанову, которых в этом аспекте можно считать его предшественниками (наряду с Ф.М. Достоевским и М.Е. Салтыковым-Щедриным). Термин «поток сознания» был заимствован литературоведами у американского философа Вильяма Джемса (1842-1910), профессора Гарвардского университета. В его книге «Научные основы психологии» сознание человека уподобляется течению реки со всеми её причудливыми особенностями.

Роман Потёмкина кристаллизовался в своей сущности именно как поток сознания , оставив за бортом сюжетные линии и условности традиционного романа. В этом очевидно новаторское дерзание писателя, его склонность и страсть к творческому эксперименту. Этот поток является неуклонно расширяющимся внутренним монологом, который можно сравнить с многоярусным каскадом. Но кажущаяся спонтанность его обманчива, на самом деле он внутренне очень последователен, мотивирован и запрограммирован, определяя собой всю стилистику произведения.

Отсюда и синтаксическая выверенность фразы, и её строгая упорядоченность, использование прямой и непрямой речи, множество реминисценций, лирические и нелирические отступления, сложные ассоциативные связи. В этом потоке сознания писатель мастерски формирует само художественное время, которое свободно перетекает из настоящего в воображаемое будущее, но может включать в себя и прошлое, как нечто желанное, хотя и неосуществленное.

Что касается самой стилистики нового романа Александра Потёмкина, то и тут писатель остаётся верен себе, используя типично-излюбленные приёмы, позволяющие говорить о его индивидуальном творческом почерке, своеобразной «потёмкинской манере». Мы именуем его художественный стиль нео-маньеризмом , подразумевая под маньеризмом не столько раннюю фазу барокко , сколько выражение формотворческого, «претенциозного» начала в литературе и искусстве , начиная ещё с античности . Как видим, в наше постиндустриальное и «постхристианское» время этот стиль вновь востребован и побуждает писателя прибегать к гротеску и сюрреализму.

Однако автор, увы, сознательно ограничивает свою богатую художественную палитру, свой огромный творческий диапазон, не желая создавать образы привлекательных (положительных) героев, презирая всё «человеческое, слишком человеческое» (выражение Фридриха Ницше) в нашей природе. Ибо считает эту природу несовершенной, заслуживающей преодоления и совершенствования - причём самым радикальным образом! Эта тенденция давно обозначилась в его сочинениях, и в новом романе сохраняется не только по инерции, но и в силу его неумолимой и последовательной идейно-концептуальной логики.

Ещё античные философы различали умопостигаемые явления и предметы, постигаемые только умом, доступные лишь интеллектуальному созерцанию. Гений Платона дал таковым наименование ноуменов , - в отличие от феноменов , объектов чувственного восприятия.

В интерпретации Эммануила Канта ноумен - недостижимая для человеческого опыта объективная реальность, синоним понятия «вещь в себе» - «Ding an sich» (точнее было бы перевести «вещь сама по себе»). Она обозначает вещь как таковую, независимо от нашего восприятия, и указывает на пределы человеческого познания, ограниченного миром явлений.

Именно в таком вот кантовском контексте можно воспринимать и легче понять потёмкинского героя как уникальную личность, которая проходит земную юдоль сама по себе , одинокая и единственная в своей индивидуальной неповторимости. Героический трагизм её бытия в том, что личность эта хочет свои идеи усвоить всему роду человеческому, сделать их «вещью для нас»; точнее сказать - сознанием для нас , всеобщим сознанием планетарного масштаба. В сознании же Потёмкина утопия и антиутопия сливаются в нечто неслиянно/нераздельное, то ли синтез, то ли симбиоз.

Безусловно, интересными и конструктивными представляются нам выдвинутые в романе различные идеи в области экологии и демографии. А идеи в области нанотехнологий просто сногсшибательны! В этом отношении писатель серьезно и далеко продвинулся и намного опередил современников. Радует умный и проницательный, полемически заостренный историософский анализ общей ситуации в эпоху глобализации, принципиально важные обобщения о значении религиозных конфликтов, использовании «религиозной карты» и активно-мобилизационной роли религиозной идеи в сфере политики. Математическая формула родственности производит сильное впечатление, кажется вполне убедительной. Захватывает воображение и кажется очень перспективной технология будущего, которая могла пригрезиться лишь основоположнику русского космизма Н.Ф. Фёдорову:

«Применение светового потока в зонде вместо механического острия иглы современных атомно-силовых микроскопов избавят от опасности механических повреждений исследуемых объектов сверхмалых размеров - фотонов, бозонов, лептонов и прочих. Эти исследования позволят создать аттометровый пинцет, способный перемещать элементарные частицы и конструировать Соло Моно. Мезон, глюон, гравитон, андрон, опять и опять, склеиваю их в атом, потом второй, третий, пятый… Получаю молекулу, вторую, пятую. После этого начинаю из молекул лепить клетку, одну, другую, десятую…»

Писатель чрезвычайно чутко улавливает, откуда и куда «дует ветер эпохи», выявляет, фиксирует и описывает тенденции и вектор развития современного, почти обезумевшего, мира - и это делает ему честь, как выдающемуся мыслителю.

Острые и животрепещущие идеи в романе дают много импульсов для полемики. Прежде всего, вызывает возражение протест против Бога, Который создал всё живое и человека как венец творения - по Своему образу и подобию - но в то же время сотворил гюрзу, тарантула, шакалов и им подобных существ, враждебных человеку. У писателя в этом аспекте вопиющая фигура умолчания - нет никакого упоминания, нет ни слова о супостате Творца, Его противнике - Диаволе…

С воодушевлением, с заразительным пафосом превозносит писатель идеи эволюции, но умалчивает о серьезных возражениях против ревнителей эволюционных воззрений со стороны современных религиозных ученых, сторонников креационизма (например, членов Папской Академии наук при Ватикане).

Слишком категорично звучит следующая фраза: «Тем, кто подчинил свое сознание религиозным доктринам, полезно знать: в их мозгах не остается места для истинной науки». Здесь писателю вполне резонно могут возразить выдающиеся ученые современности, глубоко верующие христиане - мусульмане - иудеи.

Представление о совести как «конструкции генов памяти добра и зла» кажется нам недопустимо упрощенным, хотя мысль о целесообразности «биологического изучения совести» в контексте общих умозрений героя (и автора) вполне органична. Но когда герой романа заявляет об этом неоднократно и подчеркивает, что ему «не до морали», что в его творческих экстраполяциях морали нет никакого места, то этот нигилизм невольно проецируется и на самого автора. О чём нам приходится сожалеть.

Не выдерживает критики, на мой взгляд, обличение веры в загробную жизнь, которая якобы «непоправимо затормозила» развитие человечества: «Самое дурацкое клише сознания - это, конечно, неистребимая вера в загробную жизнь. Придумали страшилку о вечной жизни в аду! Или примитивную обманку о ковровой дорожке в рай! Этим тысячелетним мифом гомо сапиенс непоправимо затормозил собственное развитие».

Как раз наоборот! Без религиозной веры само существование Человека разумного представляется невозможным. Здесь наши точки зрения диаметрально противоположны. У Вселенной уже есть Творец (и Хозяин) - это Бог, а не проектируемый героем Соло Моно, который при всей перспективности проекта является измышлением искушенного разума (хорошо, что на этот раз - не извращенного). В этой связи кажутся совсем не вздорными самооценки героя: «Я воспринимаю себя исключительно как создателя сверх-существа, которое абсолютно уникально для Вселенной. Не сумасшествие ли это, не паранойя ли?»

Очень аргументировано пишет Потёмкин о деградации сивомасковцев, жителей Сивой Маски, и какой здесь глубокий обобщающий подтекст! Деградация эта в наше время продолжается с невидимым размахом и должна неминуемо привести к полному краху, - предупреждает писатель. Но почему-то игнорирует предупреждения Церкви о конце мира, религиозные пророчества на этот счёт и эсхатологическую составляющую в богословских воззрениях мыслителей прошлого и настоящего. А если об этом и упоминает, то вскользь, с недопустимым пренебрежением, легкомысленно отмахиваясь: «Никакой агонии не предвидится и апокалипсических картин мир не станет лицезреть». Ой, ли?!

Нам очевидно, что в глубинах подсознания у Махоркина все же есть религиозно-мистические интуиции, ведь он вдохновляется, как завороженный, «гениальным предвидением» святителя Василия Великого: «Бог создал человека, чтобы человек стал Богом». В уста Махоркина писатель вкладывает в конце романа замечательные слова: «Ответ на вопрос, когда и почему человек начал творить, пока не найден. В этом процессе много мистического. Творчество - это таинство!»

«Мне казалось, что я единственный субъект среди землян» - в этой фразе передан солипсизм героя. Его гениальные идеи оказываются невостребованными, потому что слишком намного опередили свое время. Разговор Махоркина с предпринимателем Пенталкиным в заключительной части романа выписан Потёмкиным очень талантливо. Герою романа, несмотря на хорошо аргументированную речь и представленный им чертёж «Сборщика атомов», включающий технологический модуль и нанопинцет, не удаётся убедить Пенталкина в целесообразности финансирования своего уникального проекта. «Надежнее вкладывать труд и материальные ресурсы в строительство домов и производство щебня для дорожного покрытия» - отвечает он. «Не мечите бисер перед свиньями» (Мф. 6,7) - вспоминается евангельское изречение Христа.

Финал романа, повествующий о самоубийстве героя, написан на одном дыхании и очень впечатляющ; он поражает и огорчает, можно сказать, травмирует своим глубоким трагизмом - «на разрыв аорты» (выражение О.Мандельштама), несмотря на саркастический оттенок, который чудится в последней фразе: «Потом то же самое пробормотал себе под нос. Правда, тут же почувствовал, как в носу защекотало... После чего сознание Федора Махоркина погасло». Этому предшествует мгновенный перелом, происшедший в сознании героя, когда он, потерпев крах в своих лучших устремлениях, другими глазами взглянул на окружающую реальность, словно она изнанка жизни , а «давно известно, что изнанка жизни - это потусторонний, загробный мир».

Возникновение и прекращение жизни содержит в себе некую тайну, происходит не только по законам природы, которые наука успешно разгадывает и изучает, ставит себе на службу. Ведь сами эти законы имеют неведомое нам происхождение, и невозможно доказать, что они не установлены Высшим Началом.

Провозглашая приоритет безоглядного интеллектуализма, «буйство разума, раскладывающего по цезиевым ячейкам сверхмалые элементы в ювелирной кладке нового сверхсущества», Махоркин провозглашал, что ему не до морали, что её место в сознании должно быть крайне ограничено, что стремление создать Соло Моно срабатывает уже на уровне инстинкта.

Но без морали любая идея заведомо деструктивна, она не может воодушевить и увлечь за собой, и, безусловно, права мудрая поговорка: «без Бога не до порога».

Апология новой эры, поднимающей на планетарный щит биотехнологию, заставляет вспомнить предостережение Н.Ф. Реймерса в его знаменитом «Экологическом манифесте»: «Биотехнология - великое достижение. Но и она несет с собой массу угроз. Закон экологии гласит: уничтожая вредное, мы вызываем к жизни иное, быть может, не менее вредоносное; порождая новое, мы вытесняем старое, возможно, более нужное всем нам. Это старое может быть и генетическим наследием предков, т.е. тем, что только и дает нам способность жить».

Оставаясь идейным оппонентом Александра Потёмкина в вопросах религии, от души приветствую рождение его нового романа. По богатству и значительности идей, по их разнообразию и продуктивности «Соло Моно» заслуживает олимпийских лавров, являя собой пример настоящего творческого подвижничества. Есть все основания полагать, что выход в свет этого удивительного произведения явится резонансным событием - и не только в литературе (так рождаются шедевры), но и в социально-общественной жизни (так рождаются теории и идеологии, утопии и манифесты).

Валентин Никитин, д-р философии, акад. РАЕН,
член Союза писателей России и Союза писателей Грузии

См.: «Человек отменяется» или “Advocatus diaboli”. О новом романе Александра Потемкина. - «Форум». Международный журнал. № I-II. 2007. С. 227-232.

Н.Ф. Реймер. Надежды на выживание человечества: Концептуальная экология. М.,“Россия Молодая”, 1992.

Музыка в наушниках затихла, и ощущение внутреннего воодушевления начало потихоньку испаряться. Вздохнув и поднеся стакан с виски ко рту, я еще раз оглядел зал: народ начинал понемногу прибывать. Вокруг нескольких столов мест уже не было: вон сидит Сашка-Огонек со своими товарищами, основная ударная сила нашего клана в области пиромантии. Взглянув на его веселую ухмылку, мое лицо непроизвольно искривилось в гримасе. Александру всегда все давалось слишком легко. Девушки, слава - все, о чем остальные только мечтают... В свои двадцать пять он уже командир легиона и заслуженно считается одним из лучших тактиков нашего ареала. Мало того, он является одним из сильнейших магов нашего поколении... Я бы никогда не признал это публично, но надеюсь, что мы не окажемся в один момент по разные стороны баррикад. Заметив, что он поворачивается в мою сторону, с неохотой перевожу взгляд. В дальнем углу зала расположился хирд гномов под предводительством Данилы Дмитриевича, хмурового бородача, который пользовался репутацией жестокого, но справедливого “человека”. Первый этаж таверны “Грифонский клык”, принадлежавший нашему клану, в часы сбора перед большими рейдами больше напоминал вокзал, чем увеселительное заведение. Никто не шумел, не смеялся, не было звона стаканов: все тихо сидели, изредка перекидываясь незначительными фразами, ожидая часа икс. Делаю глоток... Впрочем, кое-кому можно и выпить.

Заиграла следующая мелодия, и я снова погрузился в себя. Но долго состояние моего приятного забвения не продлилось. Тяжелые шаги, направляющиеся в мою сторону, заставили поднять взгляд. Пузатый орк, улыбающийся во все свои сорок восемь клыков, смачно плюхнулся на стул рядом со мной. Честно сказать, Ваня был одним из немногих “людей”, с которыми я всегда был рад провести время.

Я смотрю, твоя толстая задница едва помещается на стуле. Глядишь, еще немного и такими темпами скоро превратишься в тролля, - в ответ на мое ехидное замечание раздался лишь звонкий хохот. В нашу сторону сразу обратилось несколько взглядов, но увидев Ваню, люди быстро потеряли интерес. Ваня-топор, кроме того, что был один из самых больших пьяниц и заводил, каких я только видел, входил в сотню лучших мастеров владения топором. Сделать его потише - задача не из простых.

Как тебе вся эта ситуация с походом азиатского сектора в Кузню Богов, - хлопнув меня по спине, Топор вновь показал мне большую часть своих зубов. - Они собрали восемьдесят две тысячи высокоуровневых существ! Прошли финальную волну, захватили поднебесный алтарь и тут, Бах! - Не думаю, что хоть кто-то в мире не следил за этими событиями. Восхождение на Олимп! Альянс лучших кланов в попытке пройти испытание богов ради легендарного артефакта!

Да, такого коварства, навряд ли, кто-то бы мог ожидать, - помню, в тот самый момент, когда их силовое поле не выдержало и схлопнулось, я не выдержал и расхохотался, настолько незавидная у них оказалась ситуация... После этого у них не было и шанса - защитники олимпа,закономерно, разнесли их в пух и прах. - Не стоило им идти первыми. Четыре сектора, четыре фракции, четыре портала... Китайцы в этот раз использовали огромные ресурсы, но они себя переоценили. Ничто уже не поможет, когда ваши генераторы просто отключаются.

Делаю перерыв на очередной глоток и продолжаю.

Читал статью ребят из нашего университета? Они пишут, что генераторы могли перегреться, потому что произошла атака, из-за которой они начали работать нестабильно, или в противном случае их кто-то отключил, - Ваня, мне казалось, насторожился. - Говорят, что все их датчики молчали, никакого электромагнитного излучения, - я вздохнул и продолжил. - Но я вот думаю, что может быть там использовалось что-то неизведанное человечеству, - последнюю часть я произнес уже совсем тихо, настолько это казалось маловероятным...

Пусть об этом думают ученые, нам бы сначала пройти все предыдущие этапы, - саркастически начал мой друг. - А то будет, как в прошлом году, когда нас умудрились атаковать на двадцать третьей волне с незащищенного фланга, прорвавшись сквозь авангард и запустив несколько цепных заклинаний, - даже вспоминая тот печальный момент, Ваня умудрился лучиться какой-то непонятной мне энергией. Как-будто знал, что в этот раз все будет по-другому. Я всегда замечал, что возможность порубить демонов вызывала у него глупую улыбку на лице.

Что бы ты сделал, если бы тебе достался артефакт? - внезапно я задал вопрос, который в последние три года стал культовым для геймеров всего мира.

Говорят, он исполняет желания... А что бы я выбрал? Тут все просто: броню легендарную, зачарованную, да топор заточенный... - Ванька ухмыльнулся, потерев свои огромные ручище. У меня даже возникла мысль, что артефакт уже лежит у него в кармане. - Еще бы хотел навык телепортации, а то до проклятых магов и колдунов хрен доберешься. А тут щелкнул пальцами и оказался у них перед носом, останется только топором махнуть. Не жизнь, а сказка...

Да, конечно! - Я был готов рассмеяться своему другу прямо в лицо. - А что насчет ледяных ловушек, защитных элементалей, мгновенной телепортации... а еще не забудь про оглушение шаровой молнией и испепеление адским пламенем? Вот такое развитие боя уже больше похоже на правду, так что, лучше, бери защиту от магии, и дело с концом, - мы вместе расхохотались.

Еще пять часов до телепорта к пункту назначения. Чем планируешь заниматься все это время? - Ваня, на самом деле, никогда не отличался терпением. Сидеть на одном месте в ожидании - это, точно не одна из его сильных сторон.

Так сложилось, что в большом южном городе, где я родился, очень уважали писателей за их прекрасный тяжелый труд. Поэтому, многие улицы носили гордые имена: Толстого, Достоевского, Чехова…

Небольшой дом, в котором после войны, мы занимали две крошечные комнатушки, обогревался сложенной в углу печкой, для которой я каждое зимнее утро натаскивал из сарайчика два ведра мелкого ангренского угля, стоял на улице ГОГОЛЯ.

Научившись читать лет в семь, до сих пор помню, как водил, чтобы не сбиться, пальцем по строчкам, подаренной отцом на день рождения, книги про смелого казака Тараса Бульбу. И гордился, что живу на этой улице – улице, по которой проходила дорога в чарующий мир великого писателя, где веселятся, страдают, любят и ненавидят герои “Мертвых душ” и “Шинели”, “Ревизора” и “Вечеров на хуторе близ Диканьки”…

После знаменитого ташкентского землятрясения, случишегося, в далеком уже, 1965 году, и разрушившего дом моего детства, мы переехали на окраину города, где выросли новые микрорайоны хрущевских пятиэтажек. Моя новая улица также носила великое имя – улица ДОСТОЕВСКОГО. По ней можно было попасть во вселенную, созданную мастером, населенную героями его книг…
И знак того, что от судьбы не убежишь – учился я в старинном здании Ташкентской консерватории на тенистой улице ПУШКИНА, по которой, под музыку Шопена и Рахманинова, струящуюся из расспахнутых, в связи с одуряющей летней азиатской жарой, окон, погромыхивали на стыках рельс медленные трамваи, а иногда, гордо дефилировали ленивые, запряженные в телеги-арбы с огромными колесами, грациозные ослики, которых в Средней Азии лаского называют ишачками…

С тех пор прошло много лет.

Я прочитал много книг, дружил и приятельствовал со многими писателями. Ценил, любил и восторгался их прозой.

И одним из самых сильных впечатлений моей жизни стали книги Александра Потемкина.

Первая его повесть “Стол”- маленький томик желтого цвета, где-то, случайно, попалась мне на глаза и, по всегдашней читательской привычке, приготовился, мельком пробежав несколько строчек, равнодушно отложить книжку и забыть о ней навсегда.

“Аркадий Львович Дульчиков провел по бровям ваткой с репейным маслом, припудрил на шее неизвестного происхождения синячок, затушевал специальной английской пудрой редкие бесцветные волосы, взглянул на себя в зеркало, сузил глаза, повесил на воротничок щеки, надел отутюженный ведомственный китель с погонами и генеральской звездой государственного советника третьего ранга, вышел из уборной служебных апартаментов в кабинет и в приподнятом настроении расположился в кресле за своим столом начальника одного из отделов очень важного российского министерства”…

И потом еще долго-долго стоял перед моими глазами этот Аркадий Львович со своей ваткой с репейным маслом и неизвестного происхождения синячком.

Затем, в Москве, вышли “Изгой”, “Мания”, “Кабала”, “Русский пациент”, “Человек отменяется”, другие повести и романы Александра Потемкина и я, в далеком, от российской столицы, Нью-Йорке, всегда просил знакомых, с оказией, пересылать книги этого писателя. Каждая новая его работа властно заставляла крепко-накрепко вчитываться в каждое слово, в каждое предложение, сопереживать героям, сопереживать так, будто все это происходило прямо здесь и сейчас, происходило и с тобой в какие-то моменты жизни…

“…Я живу только одним стремлением: опуститься в изнанку жизни, на дно общества, чтобы жить среди нищих и обездоленных, порочных и страждущих. Мне кажется, что именно там я смогу полностью понять себя, открыть что то потаенное, недоступное людям того социального слоя, к которому я ранее принадлежал. Мне действительно ничего не нужно. Как богословы сверяют свои шаги с Библией, так и я строго придерживаюсь своего определенного курса познать изнанку быта. На свете нет такой силы, которая была бы способна изменить мой маршрут…”

Читать прозу Александра Потемкина не просто – нелегкая работа следить за космогонией мыслей и образов, живущих на страницах его книг. Но согласитесь, такое же чувство возникает, читая Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Достоевского. Масштаб Александра Потемкина сопоставим и соразмерен с книгами этих писателей. Соразмерен во многом, в поистине эпической глубине образов, проработке сюжета и деталей, в потрясающем языке, передающем всю мощь писательского таланта…

Я не литературный критик, и не собираюсь рецензировать произведения Потемкина. В этих строчках – лишь впечатления, эмоции и настроение, приходящие после прочтения его книг…

Мы, к сожалению, консервативны и боязливы, по давней привычке, не решаемся, кого-то ставить в один ряд с классиками, приговаривая: ведь то были гении: Гоголь, Толстой, Достоевский…

Но для меня Александр Потемкин давно стоит с ними в одном ряду…

…В Нью-Йорке я живу на улице, которая называется 99 Street. Скучное название, ничего не дающее ни уму ни сердцу. Но, иногда, выходя из подъезда, неожиданно, вдруг, замечаю белую струящуюся дорогу. Я делаю шаг, осторожно ступаю на нее и… попадаю в ослепительный новый мир, мир, который, своим воображением создал этот писатель.

И поэтому, улица, на которой живу, для меня носит имя Александра ПОТЕМКИНА.

Аркадий МАР,
Нью-Йорк.

В МОСКВЕ ВЫШЕЛ ИЗ ПЕЧАТИ НОВЫЙ РОМАН
АЛЕКСАНДРА ПОТЕМКИНА “СОЛО МОНО”.

Президентам России, Китая, США, канцлеру ФРГ,
премьер-министрам Израиля, Испании, Грузии,
другим главам правительств, всем лауреатам Нобелевской премии,президентам
национальных Академий наук, Главному раввину России Берл Лазару,
Его Святейшеству Папе Франциску, Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу,
Святейшему и Блаженнейшему Католикосу-Патриарху всея Грузии,
Святейшему и Блаженнейшему Илие II,
Председателю Совета муфтиев России, Председателю Духовного управления
мусульман Европейской части России Муфтию Шейху Равилю Гайнутдину,
Главе XXIV Пандито Хамбо ламе Дамбе Бадмаевичу Аюшееву

УВАЖАЕМЫЕ ДАМЫ И ГОСПОДА!

Принадлежность к интеллектуальной и социальной элите современности должна побудить вас высказаться по наиважнейшему вопросу нашей цивилизации: созданию смертоносной для всего человечества технологии – искусственного интеллекта. Сегодня мир наблюдает, как стремительно развивающийся техногенный импульс приводит к глубокой трансформации всей среды обитания человека. На наших глазах происходят кардинальные изменения не только экологического и технического ландшафта бытия, но и информационно коммуникативной сферы. Процесс этот не носит экстенсивного характера – это непросто расширение технико-экономических возможностей человека за счет мобилизации новых ресурсов экосферы. Нет, ему присущ качественный, интенсивный размах, что затрагивает самую сущность гомосапиенс – сферу его разума.

Уверенность в том, что создаваемые системы искусственного интеллекта представляют реальную угрозу для человечества, разделяют многие ученые. Однако мы убеждены в том, что данную серьезнейшую проблему будущего мира необходимо вынести на публичную площадку – ведь именно выдающиеся личности из сфер науки и религии накопили огромные знания о человеке, именно они способны предложить безболезненный для человека путь развития робототехники. Иначе неконтролируемые разработки и производство искусственного интеллекта станут преображать окружающую среду столь стремительно,что массовый человек будет вытеснен, порабощен или уничтожен. «Не существует такого закона физики, который препятствовал бы взаимодействию частиц для создания искусственным интеллектом собственных и полностью самостоятельных логических комбинаций, недоступных для человеческого мозга», – считает знаменитый физик Стивен Хокинг.

Вопросы искусственного интеллекта – одна из наиболее динамично развивающихся отраслей междисциплинарного знания. Когнитивной основой подобных исследований являются новейшие эксперименты в изучении мозговых структур: нейронных сетей, известных как зеркальные нейроны, отвечающих за обучение и коммуникацию, а также более сложных многомерных сетевых структур организации мозга: коннектомов и когнитомов. Уже сегодня молодая и закрытая компания Vicarius (США) создает цифровую модель неокортекса (новой коры головного мозга), способного к сенсорному восприятию, осознанному мышлению и речи. При достижении этой цели нетолько рынок труда будет кардинально изменен, поскольку с него окажутся вытесненными сотни миллионов и даже миллиарды людей. Наступит такой уровень развития ИИ, при котором человек станет у него роботом или исчезнет вообще. Неуправляемое развитие ИИ представляет потенциально большую опасность, чем ядерное оружие, любые другие вызовы современности. Наука должна служить людям, а не вытеснять человека. Но «поколение пепси» уже сегодня отождествляет себя с системой «я и гаджет», искренне находя такой синтез «крутым» и модным. Я с болью замечаю, что в нашу жизнь на высоких скоростях прочно внедряется ИИ. Происходит психологическое привыкание людей к общению с ним, закрепляется зависимость от него и полное ему подчинение. Подобное «расчеловечивание», увы, прогнозируемый результат бездумной и безответственной надстройки – искусственного интеллекта над естественным сознанием. Киберзависимость противоречит системе аксиологии (добро – зло) человека, его моральным и религиозным воззрениями.

Сегодня для человечества жизненно важен и неотложно необходим диалог о путях определения границ развития искусственного интеллекта. Ведь чем выше его доля в сфере цивилизации, тем ниже реальные возможности людей реализовывать личностный потенциал, удовлетворять свои потребности в свободе, творчестве, любви, самовыражении. Человечество оказалось на пороге экзистенциального риска – искусственный интеллект угрожает гибелью разумной жизни.

Я призываю вас и всех других авторитетных ученых, а также лидеров общественного мнения и глав мировых религий собраться в 2017–2018 годах для первых консультаций по противодействию выполнению обширных программ развития искусственного интеллекта. В самое ближайшее время требуется установить законодательные ограничения в этой области науки и практики. Ведь бизнес наращивает темп инвестиций в проекты развития ИИ. Но человечество возникло без инвестиционного проекта. Неужели нажива станет могиль-щиком нашего общего рода?

Роботы, манипуляторы – конечно, да! Искусственный интеллект – категорически нет!

Эта наиважнейшая проблема современности остро нуждается в вашем участии и мыслях.

бескрайнего и бессмертного жителя Вселенной

с HIC в 1 миллион

Авторский проект, создания Соло Моно пересылаю в Академии наук России, Германии, Израиля, Китая, США, Испании и других стран мира, чьи электронные адреса найду в Интернете. Успехов вам в реализации моего проекта. Прощайте.

СОЛО МОНО: ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ПРОВОКАЦИИ АЛЕКСАНДРА ПОТЁМКИНА

«Путешествие сознания пораженца» – таков подзаголовок к новому роману Александра Потёмкина «Соло Моно». Перечитывая его, я вспомнила, как одна моя знакомая учёная дама, доктор наук, предсказывала – нашим детям будет особенно трудно: они – дети и внуки тех, кто проиграл в историческом споре двух систем, а сегодняшние шестидесятилетние – дети и внуки победителей.

Роман «Соло Моно» построен как поток сознания «находящегося в постоянном мыслительном возбуждении» молодого человека, который «никогда не пытался построить свое существование по принятым канонам общежития и разумения своих земляков», – двадцатидевятилетнего «сивомосковца» (не путать с москвичом!) Федора Михайловича Махоркина, родившегося 17 апреля 1985 года и идущего пешком из родного города Сивой Маски, что в Коми, в Астрахань на переговоры с могущественным потенциальным спонсором, который должен оплатить грандиозный биоинженерный проект нового поколения молодого человека, в процессе которого будет создано новое существо, которое пока существует только в воображении своего создателя, мечтающего назвать его Соло Моно или Сам в себе: Махоркин считает этого будущего господина мира приёмным сыном.

Свой биоинженерный проект автор противопоставляет искусственному интеллекту, как его понимал автор этого понятия стенфордский профессор математики, изобретатель языка Лисп, основоположник функционального программирования Джон Маккарти (1927-2011), предложивший его в далеком 1955 году и считавший, что под интеллектом можно понимать только «вычислительную составляющую способности достигать целей в этом мире».

Молодой человек мечтает выйти за границы собственного «я»: сконструировать при помощи наносборщика сверхновое живое существо с невероятным по уровню интеллектом. Отважный герой так формулирует собственную сверхзадачу: «Представлять мир без себя, считать собственную персону мигом в бесконечном потоке времени – воистину признание отщепенца. А создать себя и себе подобных неуничтожимыми и вечными – вот драгоценная цель!».

Отвращение от окружающей его обывательской реальности переполняет героя – обуреваемой высокой идеей, он постоянно сталкивается с реальным миром пьяных, бомжей, уголовников, девиц облегченного поведения, ищущих легкой добычи. Не менее чужда Махоркину и эксцентричная немецкая девушка из Ганновера, путешествующая в одиночестве по опасной, непредсказуемой стране. Герой убеждён – все эти люди живут по иным законам, чем он: «…у них ум для нынешней цивилизации, созданной мутационной стихией, а у меня и мне подобных – для новой, грядущей, создаваемой интеллектом». Но за его непринятием современников стоят не брезгливость выскочки, а более сложное и глубокое чувство: «Я… почти всегда замыкаюсь в себе, но не с враждебной отчуждённостью от сограждан, а с возрастающим желанием обнять их, улучшить, а значит – продвинуть этот вид к новым вершинам разума с помощью суперинтеллекта».

Любовь автора к Федору Михайловичу Достоевскому сказалась не только в том, что писатель сделал главного героя его полным тёзкой, но и в той последовательности, с которой – вполне в духе следователя Порфирия Петровича из «Преступления и наказания» – принуждает к публичному признанию в убийстве Геннадия Алексеевича Шляпкина, чьи документы и бумажник с деньгами Махоркин случайно обнаружил в тайге на месте преступления. В полном равнодушии молодого человека к найденным им крупным деньгам – он сосредоточен только на своем проекте – тоже чудится тень русского классика. Как когда-то Достоевский доверил Раскольникову идеи, подвигнувшие писателя в юности на участие в кружке «петрашевцев», так и Потёмкин передоверяет Махоркину три оригинальных статьи («SOS: Где ты, моя религия?», «Евросоюз: Обновление стратегии», «Память – опасный провал»), даваемых в прозаической ткани романа не только по-русски, но и покитайски и на нескольких европейских языках: это оправдано тем, что автор рассылает их в ведущие СМИ разных стран.

В напряжённости интеллектуального монолога главного героя, в том огромном массиве интеллектуальной информации, которую он постоянно подключает к своим рассуждениям, просматривается масштаб личности автора, мыслящего глобально во всемирном, а точнее – межгалактическом контексте, рассматривающего судьбу человечества на мощнейшем историко-философском фоне.

Уже на первой странице романа «Соло Моно» автор предлагает читателям свою оценку весомого интеллектуального вклада в развитие мировой цивилизации таких выдающихся личностей, как Конфуций, Аристотель, Ньютон, Кант, Бетховен, Достоевский, Менделеев, Планк, Эйнштейн, Бор, Дали и Гинсбург. Вот те достойные точки отсчета, которые задает писатель, по которым предлагает мерить себя и окружающих, та планка гениальных возможностей человека, на которые он считает необходимым ориентироваться серьезному, требовательному к себе и к жизни современнику, размышляя над возможностями совершенствования человеческой природы.

Вспоминает герой и самую древнюю книгу, появившуюся на свет четыре с половиной тысячи лет назад – трактат Лао-цзы «Дао Дэ Цзин», изложенную на бамбуковых палочках, еле умещающихся в трех телегах, упоминает учёного Левенгука, цитирует «Фауста» Гете в переводе Б. Пастернака, вспоминает трактат Данте «Монархия», Артура Шопенгауэра, Сартра и Ницше с их трагическими рассуждениями о Боге, а также Вольфа и Лейбница, назвавших «созерцательное состояние абстрактным». Развивая мысли Сартра и Ницше о Божественном начале, герой утверждает: «…его реальность не предполагает ничего мощнее себя, кроме законов науки, формирующей стихии взаимосвязей биохимических, небесных тел».

Писатель легко находит место и для научных терминов, которые неожиданно и весьма убедительно оказываются вписаны в окружающую реальность: например, понятие из экономической науки «созидательное разрушение».

Вспоминает герой и писателей, в первую очередь, зарубежных – например, насмешливые слова Лорки: «Усы есть трагическая константа человеческого лица», имеющие самое прямое отношение к современникам испанского поэта – Ленину, Сталину и Гитлеру. Демонстрирует молодой человек и свое знакомство с московскими литературными авторитетами – рассуждает о мировоззрении прозаиков Юрия Полякова и Виктора Ерофеева, критика Сергея Чупринина.

Откликается герой и на современные политические события: «переходя на украинский язык в одном предложении», неожиданно вспоминает – в «1835 году Слободская Украинская губерния переименована в Харьковской губернию Российской Империи».

Отзвуки недавних трагедий звучат на страницах нового романа Александра Потемкина: находясь в тайге, герой ищет в своем сердце сочувствие к людям, погибшим под колесами грузовика во время теракта в Ницце. В финале романа Махоркин уходит в мир иной, выпивая две бутылочки печально известного сегодня в России «Боярышника».

Лишь двоих европейских писателей-мыслителей мы можем поставить рядом с доктором экономических наук Александром Потёмкиным – доктора философских наук, выдающегося логика Александра Зиновьева, автора великого сатирического романа «Зияющие высоты», и бывшего министра культуры Франции в правительстве генерала де Голля Андре Мальро, с его знаменитым «Воображаемым музеем». Я имею в виду такие книги Мальро, как «Психология искусства» (1949), «Воображаемый музей скульптуры» (1954) и «Метаморфозы богов» (1957-1976). Опираясь на эти работы, сотрудники московского Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина осенью 2016 года подготовили монументальную выставку «Голоса воображаемого музея Андре Мальро». Потёмкин, как и французский классик, убеждён в несомненном обогащении «науки в творческой связи с искусством».

Но если Мальро в своей прозе обращался к творчеству самых разных художников, то Потёмкин в романе «Соло Моно» ограничился одним – Сальвадором Дали (хотя Макс Эрнст и несколько его современников также упоминаются в тексте романа). Опираясь на анализируемые писателем работы Сальвадора Дали, поклонники испанского сюрреалиста также могли бы устроить грандиозную концептуальную выставку его живописи.

Герой так объясняет постоянное обращение к творчеству Дали: «…и я, и Дали существуем по сходным ментальным схемам: он изображает свой отличный от всех мир, а я мечтаю создать свой, совершенно уникальный мир». В романе упомянуты картины Дали «Аптекарь из Фигераса, не ищущий абсолютно ничего», «Гомеровский апофеоз», «Мягкий автопортрет с жареным беконом», «Мадонна Рафаэля на максимальной скорости», «Геополитик (геополитический младенец), наблюдающий рождение нового человека» (к этой картине герой обращается дважды), «Молодая девственница, развращаемая рогами собственного целомудрия», «Нос Наполеона, превратившийся в беременную женщину, которая меланхолично прогуливает свою тень среди руин», «Невидимый человек», «Критически-параноидальное одиночество», «Постоянство памяти», «Святое сердце», «Автопортрет в Кадакесе», «Антропорфика», «Я в десять лет», «Семь искусств», «Предвестник смерти», «Ловля тунца», «Паранойя» и даже потолочное панно Дали в зале «Дворец ветра» в театре Фигераса.

Даже в пейзажных зарисовках, нередких в этом романе, почудится внимательному читателю влияние сюрреалиста Дали: «Солнце красными лучами уже освещало верхушки прямых, как стрелы, сосен. Наверное, сверху казалось, что тайга покрылась клубничным одеялом».

Вспоминая картину испанского классика «Антропоморфный шкафчик», герой признается: «Она часто успокаивала меня, словно убеждала, что все научные разработки я надежно храню в ящиках собственного эго».

Интеллектуальная провокация – вот стихия, в которой свободно чувствует себя герой Потёмкина, он словно призывает каждого из нас: «Выпрыгни из своей затюканной индивидуальности, освежи себя космическим ветром, чтобы снести оковы пошлой нынешней цивилизации». Узнаваем памятный по романам «Изгой», «Стол», «Игрок», «Кабала» стиль повествования писателя – ироничный, богатый парадоксами и сатирическими уподоблениями, достойными Гоголя и Салтыкова-Щедрина, неожиданными поворотами мысли и точными психологическими характеристиками даже эпизодических персонажей, надолго остающихся в памяти.

Да, «Соло Моно» Александра Потемкина – блистательный философский роман, написанный в лучших традициях русской и европейской прозы, ставящий диагноз современной цивилизации: не только выносящий ей безжалостный приговор, но и намечающий пути выхода из цивилизационного тупика, в котором оказался сегодня европейский мир.

ЛОЛА ЗВОНАРЕВА,
ДОКТОР ИСТОРИЧЕСКИХ НАУК, АКАДЕМИК РАЕН И ПАНИ
СЕКРЕТАРЬ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ МОСКВЫ

НА ПУТИ К СВЕРХСУЩЕСТВУ, ИЛИ АНАБАСИС
ФЁДОРА МАХОРКИНА

Новый роман Александра Потёмкина «Соло Моно. Путешествие сознания пораженца» требует от читателя тех качеств, наличие которыхсовременная литература, кажется, уже перестала подразумевать в своей аудитории, – интеллектуального мужества, честности перед лицом вызовов эпохи, способности выделять главное в калейдоскопе явлений. Да и не каждый готов просто потратить часть своего свободного времени – стольплотно занятого возвышающим и обогащающим сидением в соцсетях! – на «сеанс осознанного путешествия по граням внутреннего мира параноидального мыслителя» , как сам автор характеризует чтение своего произведения…

Потёмкин-романист (надо сказать, что перу его принадлежит не только философская проза, но и, например, экономические исследования) всегда подчёркивал, что не гонится за читателями, а ищет понимающего собеседника. Очевидно, претензии критиков относительно несоответствия его художественных текстов критериям «современной качественной прозы» настолько «достали» писателя, что он предварил своё повествование предуведомлением: «Если уровень вашего HIC («эйч-ай-си», высшее выражение сознания, higher intelligence consciousness (новый способ измерения интеллекта, предлагаемый автором взамен традиционного IQ. – С.А.) меньше, чем 100, то, пожалуйста, не приобретайте эту книгу – вряд ли вы получите удовольствие от ее чтения. В книге не рассматриваются вопросы любви и ненависти, а также отсутствуют криминальные истории и детективные ходы» . Что же, всё по-честному! Только вот реальный уровень своего HIC (у Конфуция, Аристотеля, Ньютона, Достоевского, Эйнштейна, Дали – наивысший показатель, 200) можно хотя бы предположительно прикинуть, лишь дочитав роман до конца…

Взяв в руки книгу, следует иметь в виду, что это – необычное произведение, как по форме, так и по содержанию. Потёмкин стоит в стороне от «литературного мейнстрима». Известный критик Владимир Бондаренко не случайно назвал писателя «западник с русской душой». В его текстах отчётливо просматривается соединение европейского экзистенциально-рационалистического поиска с русской мистико-иронической традицией (обычно связываемой с именами Гоголя и Булгакова, но не менее ярко отразившейся в произведениях, скажем, А. Н. Толстого, В. В. Орлова). После ухода из жизни Юрия Мамлеева в 2015 году Александра Потёмкина по праву можно считать самым крупным представителем русского метафизического реализма.

Роман «Соло Моно» во многом продолжает линии, намеченные в более ранних сочинениях писателя («Изгой», 2003; «Мания», 2005; «Человек отменяется», 2007; «Кабала», 2009; «Русский пациент», 2012 и др.). Но – посравнению, например, с «Кабалой» и «Русским пациентом» – в нём менее выражено фабульно-сюжетное начало. Открывший книгу с первых страниц погружается в поток интеллектуальной саморефлексии главного героя. Каким-то удивительным образом автору удаётся сделать монологичное повествование нескучным! В определённый момент у читателя возникает суггестивный эффект, и он начинает смотреть на мир глазами персонажа Потёмкина.

В романе есть и удивительно зоркие наблюдения над повседневностью, и неожиданные, парадоксальные повороты действия и даже – вопреки заявлению автора – криминальная история. Но при этом «Соло Моно» – абсолютно идеократическое произведение, целиком и полностью «выстроенное» вокруг главной идеи. Идея эта имеет глобальное, вселенское звучание; она связана с радикальным преобразованием жизни на Земле, а в будущем, возможно, и в Космосе… Но роман не является обычной для сегодняшней фантастической литературы безответственной утопией; порукой тому – личность автора.

Оговоримся сразу: главный персонаж, разумеется, не тождественен автору, но горизонт его размышлений задан интересами создателя романа и его личным опытом. А жизненный опыт у Потёмкина обширный и разнообразный. Он включает и журналистскую работу, и серьёзное бизнес-образование, и государственную службу на высших должностях, и преподавание в вузе, и занятие предпринимательством (с успешной реализацией проектов в различных сферах и странах), и глубокое знакомство с менталитетом жителей нескольких культурно-цивилизационных регионов (Грузия, Россия, Западная Европа, Китай, Монголия, Ближний Восток…).

Конечно, такой солидный бэкграунд определяет уникальность Потёмкина-романиста. Спросим себя честно: много ли в истории русской, да и мировой литературы, писателей, размышлявших о будущем мира и человечества не с позиции свободного мечтателя (в прекрасном жанре «разговор на облаке»), а проектно, конкретно, технологично? Много ли среди тех, кто пытался наметить или угадать контуры грядущего, людей, принимавших решения в бизнесе или государственном управлении? В истории русской словесности немало пророков. Может быть, нынешняя эпоха потребовала, чтобы слово обрёл менеджер? Впрочем, по степени пророческого пафоса иные пассажи «Соло Моно» не уступят самым вдохновенным утопиям – или антиутопиям – «Серебряного века».

Итак, о чём же это произведение? О попытке создания – ни много ни мало! – сверхсущества, призванного прийти на смену современному человеку. Или, точнее, о всепоглощающей вере не только в возможность, но и в неизбежность явления такого существа. Исповедником этой веры выступает главный герой, от лица которого и ведётся повествование – Фёдор Михайлович Махоркин (как часто бывает у Потёмкина, имя-отчество и фамилия, разумеется, говорящие!). Он уроженец посёлка Сивая Маска Республики Коми; здесь он ощущает себя изгоем среди земляков-«сивомасковцев», представляющих для него, по сути, всё человечество. Столь «музыкально» звучащее название, как Сивая Маска, да ещё в сочетании с описываемыми в романе таёжно-полярными реалиями, создаёт у читателя ощущение некоей фантасмагорической глу-хомани, места «на краю земли».

В родном посёлке Махоркин – изгой. Причина тому – социопатический тип его личности: он признаётся, что совершенно не нуждается в общении с земляками, равнодушен к противоположному полу, не имеет интереса к какой-либо работе. Его снедает одна идея: создание «нового или последующих видов» , которые призваны прийти на смену ему самому и всему сообществу Homo sapiens: «Я упиваюсь лишь своими мыслями, рождающими идеальный новый нанокупаж Федора Михайловича» .

Махоркин – гений-самоучка: свои знания он получил, проводя целые дни в местной библиотеке. Он равнодушен к «обыкновенной» красоте, но прекрасно ориентируется в сюрреалистических видениях Сальвадора Дали. Это не слишком привлекательный внешне и глубоко ущербный социально персонаж. К тому же, автор наделяет его явными симптомами маниакально-депрессивного расстройства; возбуждённо-эйфорическая интонация сменяется у героя вязко-подавленной. Но, думается, не случайно Потёмкин вкладывает важные идеи в уста столь малосимпатичного человека. Махоркин воплощает в современных условиях архетип юродивого, быть может – ветхозаветного пророка. А пророки и юродивые – если, конечно они подлинно призванына своё служение – обычно не бывают респектабельными. Чаще всего они вызывают неприязнь…

Развитие сюжета начинается с того, что в какой-то момент к главному герою внезапно приходит недомогание, он ощущает физическую боль – экзистенциальный сигнал обострённой бытийственностии одновременно уязвимости существования, который как бы пробуждает его и направляет на путь действия. Главный герой отправляется с Крайнего Севера на далёкий юг, в Астрахань, где надеется встретиться с «крупным предпринимателем, героем медийных сводок» Николаем Пенталкиным. В его лице Махоркин рассчитывает обрести инвестора, который поможет осуществиться вселенскому мегапроекту. Дорога героя в Астрахань – это своего рода анабасис, восхождение к неведомому «гомо космикус»: «Итак, я выхожу на старт! Дорога длинная – интеллектуальное перерождение человека» . При этом – и здесь проявляется одна из противоречивых черт натуры Фёдора Михайловича – современный странник-пустынник берёт с собой в путь планшет, будучи не в силах разорвать информационные связи с человеческим миром.

Основная часть романа посвящена путешествию Махоркина. По пути у него случаются разные встречи; но люди, которые ему попадаются, в большинстве выглядят как живые иллюстрации различных пороков и слабостей Homo sapiens. На протяжении всего странствия Фёдор Михайлович рассуждает о человеке как о хлипком создании, «биоинженерном проекте, хаотично созданном мутациями» .

Читатель, вслед за героем и автором, убеждается в крайней ограниченности возможностей потомков кроманьонцев: «Сегодня порог выживаемости гомо сапиенс – температура плюс 57 градусов в течении 4-5 часов. А для слабых здоровьем – не дольше 1-3» . Выдерживать долго высокие или низкие температуры, недостаток пищи и воды, иные физические лишения «сапиенсы» неспособны. Главный персонаж, не ставя перед собой такой задачи, всё же занимается исследованием и расширением границ возможного для людей. Он, подобно древнехристианским или древнеиндийским аскетам, сводит к минимуму внешнее потребление, имея преизбыток внутренней энергии духа и разума.

Здесь получается, что вопреки собственному мировоззрению (а возможно, и вопреки настроению автора) Махоркин самим фактом своего бескорыстного служения идее утверждает высшее духовное достоинство человека! Подобно тому, как революционерыатеисты, идя на дыбу и на плаху «ради светлого будущего человечества», тем самым бессознательно утверждали реальность бессмертия: ведь никто не будет жертвовать жизнью ради конечного небытия.

Надо сказать, что по отношению к себе самому герой настроен вполне критически: он – не первый в новой генерации, а, скорее, замыкающий прежний, уходящий в небытие, ряд поколений. Ему присуще даже упоение собственным ничтожеством, апокалиптический восторг от мысли о поражении рода человеческого. Недаром роман имеет подзаголовок «путешествие сознания пораженца».

В своих рассуждениях Махоркин, прежде всего, исходит из принципиальной исчерпанности человека как природного явления: «свою вершину человечество уже миновало. Последние тридцать лет оно катится в бездну, набирая скорость» . Синонимом современного подвида «человека разумного», обречённого на деградацию, становится понятие «сивомасковец» . Это, в принципе, вполне в традиции антропологии: ведь и неандерталец, и кроманьонец, и денисовец, и гейдельбергский человек – все эти названия образованы от географических имён.

Что же в сивомасковцах вызывает наиболее сильную «тошноту» у главного героя? Обвинительное заключение, по сути, зачитывается в течение всего романа и имеет множество пунктов. Здесь и бездуховность, и «разгул потребительства», и тяготение к пошлым, массовым формам культуры, и лживость, и интеллектуальная ущербность, и предпочтениепримитивных чувственных удовольствий «интеллектуальному оргазму». Едва ли не все сивомасковцы начинают «лопаться от важности» , стоит им занять самую ничтожную ступеньку в социальной иерархии. Есть у них также немалое число иных грехов. Но вдруг у Махоркина проскальзывает, что в самом себе он ненавидит одну сивомасковскую черту – способность плакать. А в другом месте герой признаётся, что начал бы космическую трансформацию сивомасковца с того, что «лишил бы его пунктика в мозгу, вызывающего у сивомасковца желание петь!» . Таким образом, у нашего претендента на роль создателя Соло Моно вызывает отторжение вся человеческая природа со всеми её эмоционально-душевными аспектами – но сам он, оказывается, не чужд таких «человеческих, слишком человеческих черт», как жалость и сострадание… Впрочем, не будем забегать вперёд.

Итак, Homo sapiens – отработанный этап космической эволюции. Причём – эволюции слепой, не просветлённой Божественным Промыслом. Здесь Фёдор Михайлович вроде бы размышляет, стоя на атеистической платформе – как мы позднее увидим, эта идеологическая твёрдость присуща ему не всегда. В голове у героя проносится: «Удивительно и непостижимо, на такое примитивное существо, каким является Федор Махоркин, ушло около 8 с половиной миллиардов лет или даже по другой версии, которая мне более симпатична, аж 27 миллиардов. Хаос – сила, но, видимо, медленная, нерасторопная и редко вполне позитивная» .

Неразумную, медлительную природу можно – и нужно! – подстегнуть, подтолкнуть в нужном направлении: «Почему я сам вопреки природным хаотичным долговременным мутациям не в состоянии чудесным образом собрать нового супер-Махоркина?» . Главный герой, таким образом, живёт по сути, той же верой, что вдохновляла мифологического Фауста и реального Мичурина (и, разумеется, многих других первопроходцев науки): «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у неё – наша задача. Человек может и должен создавать новые формы… лучше природы». Убеждённость в благотворных для Космоса перспективах развития человеческого разума и научно-технического манипулирования основательно поколеблена страшным опытом XX века. Сегодня она выглядит как минимум старомодно. В случае с Махоркиным перед нами вроде бы всё та же вера в захватывающие созидательные возможности разума и прогресса, только… уже без человека!

Тот, кто претендовал на статус венца творения, предстаёт порождением тёмных хаотических сил природы, и – «отменяется» самой природой, логикой развития Земли и Вселенной. Будущее принадлежит уже не «преображённому человеку», даже не «сверхчеловеку» в ницшеанском смысле, а – «новому существу» , которое в сознании Фёдора Махоркина обретает, хотя и не сразу, имя – «Соло Моно, мой приёмный сын» . Именно «приёмный» – потому что о зачатии в обычном смысле асексуальный главный герой не помышляет. Да и не смог бы, вероятно, несовершенный чисто биологический процесс гарантировать появление высшего создания! «Биоинженерная конструкция» людей «создана не разумом, а стихией, то есть, игрой случайностей, и в ней огромное, несметное количество генетических ошибок» . Чтобы исключить возможность повторения сбоев, необходимо буквально собрать новое существо – по атому, по молекуле, по клеточке… Для этого Махоркин конструирует «наносборщик»-«нанопинцет» .

Основная идея работы механизма описывается в романе, прилагается даже его схема. Всё это может показаться «отвязной» фантастикой, в духе впечатляющего эпизода из фильма Л. Бессона «Пятый элемент» (1997), в котором буквально соткали совершенное тело героини Милы Йовович… Однако Александр Потёмкин и здесь остаётся реалистом!

В 2000-х годах на свет появилось новое направление в генной инженерии – синтетическая биология. Сегодня ей занимаются уже более сотни лабораторий по всему миру.

Энтузиасты синтетической биологии хотят превратить генную инженерию в строгую дисциплину, которая позволит создавать организмы с заданными свойствами: например, специальные бактерии для выработки сложных лекарств. Стандартизация и комбинирование искусственных созданий; конструирование сложных живых систем, не существовавших прежде в природе, проектирование и программирование организмов – всё это давно уже не грёзы фантастов, а повестка дня прикладной науки.

Насколько она способна радовать и вдохновлять? Для приверженцев традиционалистских взглядов (к которым, в известной мере, относит себя и автор этого очерка), такое будущее выглядит кошмаром. Потёмкин, кажется, даже сознательно нагнетает апокалиптической жути. Соло Моно будет бесполым и даже безногим (!) существом – зачем рудиментарные конечности созданию, способному «перемещаться самому, без транспортной поддержки, а также перемещать другие существа и вещества» ? Его главным качеством будет колоссальный интеллект, зашкаливающие показатели HIC.

Мечты о «приёмном сыне» закономерно и логично приводят Махоркина к богоборчеству – подобный привкус, надо сказать, ощутим во всех мифах о творении «сверхчеловека» или «параллельного человека» – от средневековых легенд о Големе и гомункулусе, до ницшевского Заратустры. «Федору Махоркину необходимо добиться, – признаётся себе герой, – чтобы мозг Соло Моно, моего приемного сына, в полной мере понимал и даже участвовал в проектировании окружающей реальности, проникся всем своим существом в процесс создания новых межзвездных конструкций и манипулировал сверхмалыми величинами, как, например,постоянная Планка. То есть непосредственно творил универсум». В другой раз герой заявляет: «Если тыне веришь, что ты и есть бог, то твой интеллект никак не выше 90 HIC» .

С этим, воинственно-атеистическим, заявлением, нужно сопоставить другое высказывание Фёдора Михайловича – искажённую цитату из святого Афанасия Александрийского: «Бог создал человека для того, чтобы человек стал богом» . Великим представителем патристики было сказано иначе: «Бог стал человеком, для того, чтобы человек стал Богом». Святитель Афанасий имел в виду, что Христос – Бог-Слово – вочеловечившись, открыл для каждого путь реального обожения, усыновления Богом. Махоркин не ведает Христа; но в этой неуклюжей, перевранной цитате – не звучит ли некий, пусть отдалённый и слабый, отзвук веры?

По мере развития повествования, сознание Махоркина проявляет всё более парадоксальные черты. В чём-то он оказывается близок к отвергаемой им первоначально «за ненадобностью» религии. Сам его проект Соло Моно обретает отчётливо альтруистические черты. Читатель может здесь быть полностью дезориентирован: как же так, ведь только что человечество обличалось, обвинялось во всех грехах, ему выносился приговор – и вдруг герой начинает искать «промежуточные технологии» , чтобы продлить существование современного вида Homo sapiens. Или, в пророческом вдохновении взывает: «Проснись, очнись, сивомасковец! Поставь перед собой по-настоящему грандиозные задачи, опережающие века стихийных мутаций! Выпрыгни из своей затюканной индивидуальности, освежи себя космическим ветром, чтобы снести оковы пошлой нынешней цивилизации» . И, по примеру многих пророков, осознаёт, что его «призыв звучит гласом вопиющего в пустыне» …

Герой колеблется от злорадства к состраданию к сивомасковцам. Будучи человеком параноидального склада, он рассылает по всему миру письма с предложениями решений общечеловеческих проблем. В частности, пытается побудить лидеров всех конфессий к сотрудничеству во имя деятельной помощи ближнему, ради искоренения войн и конфликтов. Можно было бы спросить Махоркина – а чего он так переживает из-за своих в конец обанкротившихся «сограждан»? А вдруг религиозные войны – всего лишь способ самоочищения Земли и Вселенной от тупикового, «нерентабельного» вида? Очевидно, ему – по крайней мере временами – по-настоящему жаль сивомасковцев!

Но главное, что не сразу раскрывается в размышлениях Махоркина: альтернативой радикальной трансформации человечества, то есть проекту Соло Моно, может стать победа нечеловеческого, машинного псевдосознания. Нас ждёт или светлое будущее непрерывной космической эволюции живого, совершенствующего себя разума, или всё та же деградация человека, но уже с вероятным его порабощением роботами. Альтернатива такова: «Соло Моно против мозг-машины».«Искусственный интеллект начнет конкурировать с ними, побеждать не столько умом, сколько комфортом, а этот тотальный сервис как раз и погубит человека», – пророчествует Махоркин. Сверхсущество будет в любом случае создано, но оно может быть не преобразованным человеком, а античеловеком, антижизнью: «у сивомасковцев есть противники, которые ни перед чем не остановятся. Это всемирно известные фирмы, основательно взявшиеся за создание искусственного интеллекта. Они намерены использовать не природные органические вещества, а пластик, металлы и прочую неорганику» .

В дальний путь Махоркина толкают сугубо негативные эмоции: «Тьфу, как не хочется быть и оставатьсятчеловеком!» . Но, приближаясь, вместе с героем, к финалу его анабасиса, читатель восходитот простого отвержения рода человеческого к признанию того, что некоторые черты этого промежуточного продукта эволюции достойны того, чтобы Соло Моно их усвоил и захватил с собой в галактическое странствие. Так, выясняется, что «новый супер-Махоркин» будет способен к «деятельной доброте». Известие о трагедии в Ницце, о последствиях варварской террористической атаки на Английской набережной, приводит героя к неожиданному выводу: «у Соло Моно сердце должно быть таким же впечатлительным, отзывчивым, богатым на оттенки чувств, восприимчивым к впечатлениям, как у сивомасковцев» . И наконец, появление сверхсущества получает в сознании Фёдора Махоркина уже вполне религиозное, более того – христианское, сотериологическое осмысление: создание Соло Моно есть «искупление грехов сивомасковцев» .

Таким образом, неоднозначность и даже парадоксальность в романе нарастают по мере приближения к развязке. Чтобы не создавать эффект спойлера для тех читателей, которые, возможно, рискнут отправиться вместе с героем Потёмкина в путешествие сознания, не будем раскрывать «чем всё закончилось». Отметим лишь, что Махоркину предстоит встреча и интересный, многое раскрывающий диалог с Николаем Пенталкиным, а затем – удивительная догадка-открытие и (возможное!) обретение ресурсов для создания Соло Моно в совершенно неожиданной сфере… От его примитивного, прогрессистского материализма не остаётся и следа; со всей очевидностью ему открывается преодолимость (и, в общем-то, условность) «магической стены» , отделяющей реальное от ирреального. Финал романа можно понимать и как крах, и как победу Фёдора Махоркина. А в самом конце автор интригует читателя ещё одним многозначительным намёком…

Не исключено, что после завершения чтения этого странного манускрипта кому-то будет жаль расставаться с Фёдором Михайловичем; кто-то, напротив, вздохнёт с облегчением. Некоторые будут готовы славословить автора как провозвестника новой эры космического человека, а иные – испытают гнев и разочарование. Роман «Соло Моно» явно не вызовет единодушной оценки у читающей публики. Несомненно одно: перед нами – острый, памфлетный документ постхристианской эпохи; он одновременно и порождение современной культуры, и убедительное «свидетельство обвинения» на историческом процессе против неё, который, кажется, уже начат в высших сферах духа. Для тех, кто стремится самостоятельно сформировать объективную картину сегодняшней реальности и грядущих перспектив цивилизации, чтение текстов, подобных «Соло Моно» – обязательно; остальные, как и предупреждает автор, могут не беспокоиться.
Сергей АНТОНЕНКО,
историк религии, критик, публицист,
главный редактор журнала «Наука и религия»

Роман «Соло Моно» вы можете заказать в интернет-магазине
Издательского Дома «ПоРог» www.idporog.ru
[email protected]
8 495 611 35 11
8 917 546 12 12

Валерий Бардаш

Палатка заполнилась радужным светом, проникающим сквозь красную куполообразную крышу. По часам северной стены утро только начиналось, прямые лучи солнца еще не достигли его места, но обилиe света вокруг выдавало набирающий силу солнечный день. Пробуждаться не хотелось. Добраться до этой роскошной площадки удалось только с наступлением полной темноты. После двух подряд неудобных ночевок он наслаждался простором хорошо растянутой палатки и теплого спального мешка. Его палатка и мешок, сделанные по заказу, самых современных материалов и конструкции, выделялись своей откровенной чрезмерностью среди остального содержимого рюкзака. С годами он научился обходиться на маршрутах минимальным количеством еды и снаряжения, но спать любил с комфортом и гордился своим умением использовать все возможности рельефа для устройства на ночлег.

До сих пор стена не выказывала излишнего гостеприимства. Вчера он нетерпеливо дожидался наступления утра на узкой, наклонной полке, безуспешно пытаясь вытянуть во всю длину утомленные ноги и отодвинуться от холодного, трепыхающегося на ветру края палатки. Лишь лучам солнца, настигшим его к полудню, когда он поднимался по узкому ледовому кулуару, удалось окончательно вытеснить из тела память о плохо проведенной ночи. Он вполголоса ругал себя за то, что опять поддался на прелести холодных, северных стен. День прошел в тщетных попытках наверстать упущенное время и, конечно, затянулся.

Спешка в горах – непозволительная для одиночки роскошь. Обычно ему удается предупреждать необходимость в ней самой тщательной подготовкой. На серьезные восхождения он отправляется только с детальным планом в голове и любит шутить, что использует все доступные человеку средства для уменьшения риска, кроме самого последнего – отказа от восхождения. Всего, однако, не предусмотреть. Места для палаток ему порекомендовала побывавшая здесь недавно группа. Трудно представить, как они умещались на них втроем. Большие энтузиасты.

Дело, разумеется, не только в неудобствах. В этот выход приходилось почему-то сильней обычного подгонять себя, чтобы поддерживать нужный темп. Даже после такой хорошей ночи не хотелось высовывать голову из спального мешка, а хотелось продолжать нежиться в знакомом с детства состоянии утренней полудремы, когда в тепле и безопасности одеяла легко предаваться самым сокровенным мыслям и мечтам. А может, хотелось подольше удержать приятные ощущения, оставшиеся от ускользающего из памяти сна.

Временем для этого он не располагал. Сегодня по плану предстояло достичь вершины и, если повезет, заночевать уже на спуске где-нибудь на западном гребне. Западный гребень довольно простой, но до вершины еще далеко, почти на пределе того, что он может пройти за день. Следовало бы выйти на маршрут без промедления.

Он перевернулся на живот и широко раскрыл кольцо входа палатки. Внутрь ворвался свежий холодный воздух. Невидимое солнце уже щедро отдавало энергию заполнившей все вокруг до линии горизонта горной системе. Легкие облака, кажущиеся доступными с его высоты, оживляли вид своим неспешным передвижением. Внизу, на противоположной стороне ледового цирка, хорошо была видна морена, на которой он провел три дня в наблюдении за маршрутом. Потоки талой воды, пробужденные солнцем, уже заблестели, бесшумные с высоты, и забороздили по поверхности ледника. Привычно и охотно он отдался моменту созерцания.

Пока маленькая горелка работала над приготовлением кипяченой воды из снега и льда, он оделся и упаковал свой рюкзак. Чашка чая и калорийный пакет – его обычный завтрак, вечером он выпивает на одну чашку больше и съедает еще один пакет. Такой скудный рацион, по многократному опыту, мог поддерживать его вполне работоспособным в течение четырех-пяти дней. Он без особого труда преодолевал соблазн технически посильных, но более длительных маршрутов, на которые нужно нести больше еды и горючего. Тяжелый рюкзак – испытанное средство испортить хорошее восхождение. Рюкзак, который он прилаживал на спину, содержал, кроме палатки, спального мешка и газовой горелки с баллончиком газа, еще шесть калорийных пакетов, запасные перчатки и носки. Остальное снаряжение он надел на себя. На обвязке висели два карабина, набор френдов с двумя веревочными лестницами и ледобур. Кошки были пристегнуты к ботинкам, в правой руке он держал ледоруб, в левой – ледовый молоток.

Предстоял относительно легкий день, что, конечно, не означало возможность расслабиться. Стенная часть маршрута осталась внизу, дальнейший путь шел по постепенно выполаживающемуся огромному куполу вершины – неупорядоченному нагромождению скал и льда. Не такой крутой, как стена, рельеф все же не из самых простых. Лед и скалы в местах, где они граничат друг с другом, часто теряют прочность и требуют особого внимания. Если повезет, большую часть дня он проведет на льду, обходя, где возможно, скальные выходы, даже если это означает не самый короткий путь наверх.

Обе ноги по-прежнему на ровной площадке, он застыл в полной готовности, неожиданно затрудняясь сделать то, что давалось очень легко все эти годы, – первый шаг. Большая часть купола вершины не просматривается с морены, составить хорошую картину этой части маршрута во время наблюдения не удалось. Напряженным глазам и чувствам открывались лишь первые сорок-пятьдесят метров пути. В распоряжении оставался только один способ узнать, что его ждет впереди. Он попытался сосредоточиться на приятном ощущении от хорошо сбалансированного, легкого ледового молотка в левой руке в надежде вызвать привычное чувство предвкушения. Предвкушение не приходило.

Промедлив еще немного, он наконец придвинулся к ледовому склону, воткнул в полуметре над головой сначала ледоруб, затем молоток, коротким движением приставил зубья правой кошки, затем левой – и покинул площадку. Тело привычно вошло в отработанную до автоматизма череду движений. Он начал быстро подниматься.

Так продолжалось недолго. Ночевка еще не успела скрыться из вида, когда давно забытые ощущения вдруг обрушились на него. Неуверенность и сомнение быстро овладевали каждой клеткой его тела. Вдали от защищенной площадки он ощутил с непривычной остротой крутизну уходящей глубоко вниз стены, угрожающее нависание масс сверху и отчаянно захотел оказаться где-нибудь в другом, ровном и безопасном месте. Сопротивляясь панике, он нашел в себе силы добраться до подходящего места, быстро закрутил ледобур и с облегчением пристегнулся к нему.

Прошло немало времени, прежде чем он решился выкрутить этот ледобур. Он висел на нем под прикрытием небольшой скалы, упираясь расставленными ногами в склон. Под его весом страховочная петля натянулась и прижала ушко ледобура к ноздреватой поверхности льда. Следуя легким перемещениям его тела, ушко дергалось из стороны в сторону, вырезая во льду полуконус. Момент, которого он давно уже опасался, был позади. С облегчением и удовлетворением он чувствовал, что овладевает собой. Дела могли обернуться хуже, случись это в менее подходящее время – вчера на стене, неделю назад на другой стене, месяц назад еще на одной, несколько лет назад на простых маршрутах ущелья. С недавних пор, полагаясь по-прежнему на необычайную благосклонность судьбы, он отправлялся наверх с прочно поселившейся в сознании мыслью, что в один день все может вернуться на прежние места. Что пришло без предупреждения – может без предупреждения уйти.

В предупреждениях не было недостатка в этом сезоне многих откровений. Его жизнь перестала быть наполненной той мучительной внутренней борьбой, которая дала ей когда-то новое начало. С обновленной силой он ощущал ее ценность и наполненность. Известность и популярность не оставляли его таким равнодушным, как он любил показать. Все охотней он пользовался их плодами, хотя по-прежнему относился с небрежностью ко многим своим привилегиям, уверенный, что сможет без труда обходиться без них.

Исключением была его главная привилегия – неизменно выходить невредимым из опасной близости, один на один, с равнодушным миром гор. Эта привилегия незаметно перестала быть его единственным источником пополнения жизненной энергии, а все больше ощущалась как незаслуженная роскошь, которую он страшился потерять. Предчувствия неизбежности потери набирали силу, он подсознательно и сознательно готовился к еще одному испытанию судьбы. В мечтах ему удавалось продолжать свою насыщенную жизнь уже в новом качестве, зарабатывая ее тяжелым трудом. Он никогда не заблуждался относительно истинной цены своим восходительским достижениям, но только с недавних пор стал ощущать нарастающую неудовлетворенность. Сердце желало большего, невольно ускоряя этим перемену.

Ничто, разумеется, не могло сравниться с проявлением слабости на виду у всех. Поэтому он предпринял это восхождение только после того, как район покинула последняя экспедиция и он остался один во всем ущелье.

Пролетающие неспешно облака по-прежнему находили его в том же месте, в пятидесяти метрах выше ночевки. Он встал на кошки, немного приподнялся так, чтобы ледобур оказался на уровне пояса, воткнул повыше ледоруб и молоток, нагрузил их своим весом и начал выкручивать ледобур, настороженно прислушиваясь к себе. Ледобур медленно вышел изо льда и занял свое место на обвязке. Он снова взялся за ледоруб и ледовый молоток, сделал первый осторожный шаг, затем второй – и с облегчением пришел в движение. Одинокий, он стал пробивать свой путь среди хаоса льда и скал. Манера передвижения потеряла привычную легкость и быстроту, но его это мало беспокоило. Сосредоточенный на